Родители моего приятеля, вот уже лет десять как сдали свою московскую квартиру, купили далеко-далеко дом в деревне и живут себе на свежем воздухе. Все бы ничего, но транспорта там никакого нет, вообще никакого, только велосипед и пешком. Страдали старички, страдали, аж пока не стукнуло маме 70 годочков. И вот, по такому торжественному случаю, все трое детей собрались, затянули пояса, влезли в кредит и купили родителям новенькую «Ниву». Счастье родителей не знало берегов. Папа каждый день намывал машину, мама сшила миленькие цветастые чехлы, чтобы на сто лет хватило, даже соседи были рады, ведь и они частенько «падали на хвост», когда старики ехали в райцентр за продуктами.
Однажды теплой летней ночью, мимо дома проходили двое тридцатилетних балбесов. Дискотека закончилась, водка тоже, скоро утро, а до своей деревни пилить еще девять скучных километров. Тут-то балбесы и заметили во дворе беленькую «Ниву». Перелезли через забор, машина оказалась открытой и даже ключ торчал в замке зажигания. (А чего хозяевам боятся? Ворота во дворе серьезные, замок еще серьезнее, ехать некуда, да и в машине ничего ценного нет) Но у лихих парней спьяну родился отличный план: «Заводим, газуем, сносим ворота, как индийских фильмах, десять минут и мы уже дома» Сказано-сделано. Ба-бах!!! Только ворота не поддались. Накренились слегка, треснули, но вполне выстояли. На шум выскочил дед в трусах и с фонариком. Недовольные балбесы выматерили ситуацию, выползли из машины, вскарабкались на ее крышу, оттуда на покосившиеся ворота и не прощаясь растворились в ночи. На следующий день было подано подробное заявление в полицию и хлопчиков быстро нашли и раскололи. А дня через три, во двор к потерпевшим старикам прибыла торжественная делегация ходоков: две старушки, две тетки помоложе, ну и несколько детей россыпью. Ходоки посмотрели на грустную одноглазую «Ниву», поздоровались с хозяевами и тут началась смесь Н.В. Гоголя с М.М. Зощенко:
- Хозяева, мы к вам пришли просить за своих несчастных детей, мужей и отцов. Не губите вы нашу семью, заберите заявление из милиции. Наши, конечно же балбесы, спору нет, но ведь они ранее судимые и теперь «условкой» уже не отделаются. Им из-за такой ерунды могут запросто по два года впаять. Кто деток будет кормить? Как их жены без мужей? Подумайте. Заберите заявление. Они ведь не убили никого, не зарезали. Так ведь? Вы люди, по всему видно, нормальные, у вас самих дети есть, так что заберите.
- Ну, в принципе, мы люди отходчивые и не кровожадные, все понимаем. Садится в тюрьму из-за фары, капота и радиатора… Да не дай Бог. Конечно же, заберем, не звери ведь. Что смогу, я отремонтирую сам, чтобы дешевле стало, но все остальное потянет ровно на тридцать две тысячи, я узнавал и подсчитывал, могу показать у меня тут на бумажке. Там все: капот, крыло, покраска, фара, радиатор, ну и так, по мелочи. Наживаться, как видите, не хочу, и так по Божески прошу. Хорошо, хоть цвет не «металик», а то бы под сорок встало.
Ходоки переглянулись, задумались и после некоторой паузы ответили:
- Мы к вам со своей бедой, как к людям пришли, а вы. Вроде бы жизнь прожили, а думаете только о деньгах. Все дeньги, деньги, деньги. Тут решаются судьбы людей. Л-ю-д-е-й! А вы про деньги и свои машины. Удивительно просто.
- Но, нам же нужно ее отремонтировать. Ваши же ребятки набедокурили.
- Да, они нехорошо поступили и очень раскаиваются и извиняются, но давайте решать сначала важные дела – побыстрее забрать заявление, а уж потом будете про машину свою думать, провались она совсем. Что машина? Говна кусок, железка. А тут живые люди. Ну как вам не стыдно? Вы что не переживали бы за ваших детей, если бы они на волосок от тюрьмы были? Видите, вы уже и малышей до слез довели.
- Ну, как же не переживали бы? Костьми бы легли, но денег собрали бы, чтобы дело замять.
- Нe вот, опять - дeньги. Я таких алчных людей еще не видела. Вы ведь уже не молодые, а не поймете того, что не в деньгах счастье. С собой деньги в могилу не прихватишь. Хотите, на колени встанем?
- Да при чем тут колени? Почему мы за свои дeньги должны ремонтировать машину – это же ваши ребята понатворили.
- Опять вы про деньги! Хватит! Больше не говорите о деньгах и о ремонтах! Противно слушать!
- Но ведь нам нужен ремонт.
- Ну, вы что, издеваетесь!? Вас же, кажется, просили!
Гоголь с Зощенко продолжались еще часа полтора, в конце концов, трагические ходоки так и ушли ни с чем. Вскоре состоялся суд и балбесы сели на три и три с половиной года…
На похороны бабушки я ехал со смешанным чувством грусти и стыда. Ранняя осень сияла золотом, а на душе у меня было черно. Я потерял последнего родного человека, и чувствовал горечь от того, что не был с ней в ее последние дни.
Сразу после школы я уехал на учебу в большой город, а бабушка осталась одна и приезжать часто просто не получалось. Конечно, я мог бы остаться дома, устроиться в местный магазин и ухаживать за ней, но я мечтал чего-то добиться в жизни. Да и она тоже хотела этого и поддерживала меня.
Я надеялся, что смогу быстро встать на ноги, и забрать ее к себе. И все почти получилось. Через три месяца я приехал бы за ней, но... Если б я только знал, что она болеет! И почему только бабушка молчала? Такой она была всегда – не жаловалась, как бы не было трудно, все тащила на себе. А я… ничего не успел для нее сделать.
Деньги, отложенные на съем новой квартиры, я решил все равно потратить на бабушку. - Куплю плиту. Закажу самую лучшую, самую дорогую, - думал я. – Из мрамора. И надпись золотую. Я хотел как-то отплатить ей за годы ожидания и одиночества. После кладбища и поминок я рассеянно смотрел, как соседки разбирают бабушкины вещи. Я попросил их забрать что кому хочется. Себе оставил только фотографии и фигурки из серванта. Я как раз вытащил с полки фарфоровую лягушку с отбитой лапкой и перед глазами в один миг промелькнули сотни воспоминаний.
Тут то, ко мне подошла соседка и тихо спросила: - А котика куда девать будешь? На улицу выбросишь? Или в Казань заберешь? - Котика? – Я и не знал, что у бабушки был кот... и что теперь с ним делать? - Василий в огород умчался. Как Веру понесли на кладбище, он весь заметался, за нами бросился было. А когда Вера умерла, он тут, возле нее был. Грустный, будто понимает… Я кивнул и вышел на крыльцо. Постоял немного. Что мне делать с этим котом? - Исанме! Син кем? (Здравствуй! Ты кто? – татарский) – спросил кто-то, и я чуть не подпрыгнул, до того момента мне казалось, что огород пуст.
Я повернулся. Справа, из-за сложенной поленницы поднимался дед. И едва я его увидел, как горло у меня сжало и я, шагнув к нему, едва смог пробормотать: - Фарид - абы! Бу мин! Это я… Саша…
В тот год, когда не стало моих родителей, я переехал сюда. Вернее, меня забрала к себе бабушка. Я помню, каким обозленным тогда был. Как ненавидел всех просто за то, что они живы, а мои родители нет.
И вот однажды, сидя на заборе, я заметил, как через участок от нас, старик, мужчина помладше и мальчик, мой ровесник, собирают яблоки. Я следил за ними исподлобья. Потом дверь на крыльце их дома открылась и молодая женщина позвала их кушать по татарски. Мальчик побежал к ней, расставив руки и влетел ей в объятия. А мне захотелось стукнуть его. В тот же вечер, когда стемнело, я выбрался из дома, перелез через забор и забрался в их сад. Я оборвал все яблоки, до которых мог дотянуться, растоптал то, что смог.
Тогда то меня и поймал хозяин сада, Фарид – абы. Он был ровесником моей бабушки, а мальчик, которого мне так хотелось побить был его внуком. Фарид-абы мог бы оттаскать меня за уши, или пожаловаться бабушке, но вместо этого он вдруг положил руку мне на плечо и сказал: - Ну что? Все потоптал, как кабан, яблоки попортил. Стало легче? Я видел, как ты днем на заборе сидел и смотрел на нас. Все сразу понял по твоим глазам. А ведь разве мой внук виноват, что твои родители умерли, а его родители живы? Ты сам то подумай!
Я упрямо тряхнул головой и попытался вырваться, но ладонь Фарида – абы крепко сжала плечо: - Это горе в тебе кипит. Ты отпусти его, поплачь. А то станешь как шайтан злой! - Пусти! – заорал я и рванулся сильнее. От ярости меня затрясло. - Плохо тебе, я понимаю. Сиротой быть ой ей как тяжело! Я родителей хоронил, плакал, а ведь я взрослый был.. - Я не сирота! У меня есть бабушка! – заорал я, а Фарид – абы повторил: - Сирота, сирота. Ох, бедняга!
И тогда я вдруг расплакался, уткнувшись ему в грудь. До сих пор помню, как я ревел, а большая рука Фарида –абы гладила меня по голове. Не знаю даже сколько времени так прошло, но когда я наконец смог успокоиться, что-то внутри изменилось. Каким-то образом Фарид-абы заставил меня отпустить ненависть ко всем вокруг. И я смог оплакать смерть родителей. Нет, мне не стало легче, но я смог принять тот факт, что моих родителей больше нет и погрустить об этом.
С тех пор мы с Фаридом – абы стали большими друзьями, и я бегал к нему не меньше, чем раз в неделю. Именно его я спрашивал, как вести себя, когда задирают в школе и что делать, чтобы понравившаяся девушка обратила на меня внимание. Я почти не видел его после того, как уехал в Казань. И вот он передо мной, совсем старый. Я побежал к нему смешно растопырив руки. Только теперь я не мог уткнуться в грудь Фариду-абы, я стал выше него. Да и обнимать пришлось осторожнее – он стал такой хрупкий, будто весь сделан из стекла.
- Кадерлем!(дорогой) Саня! Яным (душа моя)! Я-то сперва не узнал тебя, глаза стали совсем плохие! Вера каждый день говорила, какой ты стал молодец и красавец! Каждый день! - он отстранил меня и разглядывал меня слезящимися от радости глазами: - Бэгърем(очень дорогой)! Как же я тебе рад! - Я тоже очень рад, бабай (дедушка), - шепотом добавил я, но он услышал и улыбнулся: - Я на кладбище пойти не смог – ноги совсем не ходят. Мы с Василием тут вместе Веру вспоминали. И вдруг ты идешь. Я чуть с ума не сошел от радости! Что ж ты так давно не приезжал?! - Я работал, - глухо сказал я. – Хотел абику(бабушку) забрать с собой. Да не успел всего то нескольких месяцев не хватило…
- Понимаю, - покачал головой Фарид –абы. – Немножко бы еще ей пожить, чтоб насладилась таким внуком. Но ей теперь хорошо, на том свете. Она счастлива. Пойдем ко мне, посидим. Моя хатыным (жена) обрадуется, когда тебя увидит. А сейчас она плачет. Вера ведь была ей кодагый (сватья). Пойдем, онек (внук), посиди со стариками. - Конечно. Я только заберу из дома фотографии и фигурки. У меня автобус вечером, не буду в дом обратно возвращаться. - А Василия заберешь? Или тут оставишь? – он внимательно посмотрел на меня. - Я не знаю, - ответил я честно. – Куда я его дену? Может ему тут лучше?
И тут, раздвинув траву, наружу показалась кошачья морда. Самая бандитская кошачья морда, какую только можно представить. Ухо разорвано (это у крутых котов традиция такая, ходить с порванным ухом?!). Широкая грудь и колесом расставленные лапы, дополняли картину. Кот посмотрел на меня круглыми, желтыми глазами, горестно мявкнул и пропал в траве.
- Услышал, - расстроенно сказал Фарид-абы. – Эх, беда! Услышал твои слова и убежал! - Я тебе расскажу про него, - опускаясь на стул, сказал Фарид-абы. – А ты уж тогда решишь, что делать. Я понимаю, в городе с котом трудно, но Василий это не простой кот. Это очень замечательный кот. Ты послушай!
- У нас за оврагом поселок дачный, помнишь? Весной дачники приезжают, осенью дачники уезжают. Есть хорошие люди, а есть начар кешелер (плохие люди). Хорошие отвечают за своих зверей, а плохие - нет. И поэтому каждую осень в пустом поселке остаются котята и щенки. Дачники бросают их и уезжают. Зимой они погибают от голода и холода. Так суждено было погибнуть и Василию. Его бросили дачники. Но не таков у него был характер, чтоб за просто так умереть от голода.
- Хотя он и был всего лишь маленьким котенком, Василий научился ловить воробьев, – Фарид – абы повернулся ко мне и улыбнулся краем глаза. – Ни за что не догадаешься как! Этот чечегем (цветочек) притворялся мертвым и ложился на дороге, возле кустов с ягодами, куда часто прилетали воробьи. Птицы видели мертвого, кота и подходили ближе. Вот тут-то Василий и хватал их! Он был как пуля! Такой маленький, и такой сильный! Ловил даже голубей.
- А еще у Василия была подружка. Она бы не выжила без него – не та порода. Она была тонкая, хрупкая, вся-вся белая, где такой выжить. Но в ее жизни появился Василий и спас ее. Они вместе перебрались в поселок и начали промышлять на помойке. Но ты знаешь, помойка – это территория собак. Кошек они рвут на части.
- Так вот, Василий выжидал удобный момент, когда псов не было рядом. Тогда они с белой кошкой бросались к ящикам. Но они никогда не ели оба – сперва ел кто-то один, а второй смотрел вокруг и слушал. Поэтому они не попались ни разу. - О, ты не знаешь, всей хитрости Василия! Про него можно складывать легенды! Чего он только не придумывал, чтобы спасти свою ненаглядную от голодной смерти! А ведь ты знаешь, зимой, в холода, кошки очень быстро умирают, если не могут найти пищу.
- Так вот, Василий начал лазить в форточки и красть из кухонь продуты. Однажды я сам видел, клянусь тебе, как Василий бежал по улице с целой связкой сосисок во рту! И в ту зиму они выжили. Это все Василий сделал. Ты представляешь, какой джигит?! Сам не умер и подружку спас! Сейчас мужиков то таких мало! А тут кот!
- Потом, весной им стало полегче. Сельчане простили Василию его проделки потому, что он с подружкой начал новый промысел – ловил мышей в подвалах и приносил хозяевам домов. Не ел, складывал на порог. Будто говорил – смотрите, я настоящий сельчанин, я тоже работаю, выполняю важное дело. И люди стали оставлять корм для него и подружки. Тут им стало совсем хорошо. - Я встретил его однажды. Была ночь, а я возвращался от соседа. Мы выпили по рюмочке арака (водки) и я был веселый и спокойный. Вошел в ряд между гаражей и увидел его. Василий шел мне навстречу, хвост трубой. Увидел меня и не свернул. Эй, малай (мальчик)! Ты когда-нибудь видел кота, который не боится человека, взрослого мужчину? А Василий – не боялся.
Так и прошел мимо меня, даже ус не дрогнул. Я тогда понял, что это особый кот. И сказал своей хатыным (жене) оставлять для него корм. - И вот однажды у Василия случилась беда. Мы с моей хатыным засиделись у твоей абики. И тут я услышал вой. Я испугался…кто мог так кричать, одновременно как зверь и как человек?! Твоя абика сидела около окна и она закричал, что там на улице Василий. Мы все бросились к двери. Во дворе сидел Василий, а около него лежала его подружка. Шерсть у нее была вся красная и в грязи. И видно было, что уже ничем ей не помочь.
- Потом мы поняли, что его подружку ударила машина. Видно выскочила на шоссе. Может, погналась за птицей и увлеклась. Женщины! – он пожал плечами. – Но я видел, что Василий винит в этом себя. И я его понимал. Он чувствовал себя ответственным! Он мужчина и не уследил за своей подругой! Эх, беда… - Вера тогда забрала белоснежку к себе домой. Сделала все, чтобы ее спасти, да только там уже ничего нельзя было сделать…
Он долго молчал, и я спросил: - А что же было дальше, бабай? - Дальше? – он пожал плечами. – Дальше Вера взяла Василия к себе. И я тебе скажу, этот умный кот сделал для нее все, чтобы она не учувствовала себя одинокой. В последние дни она рассказывала: «Вот мне совсем плохо, а тут Василий как вскочит на руки, потопчет больное место. Запоет по-своему, и мне легче.» - Моя хатыным говорила: «Это он смерть отгоняет от нее». И я думаю, она права – без Василия не протянула бы она так долго. Вера уже даавнооо болела.
- Что делать будешь, онык(внучек)? – спросил меня Фарид-абы. Я пожал плечами: - А что тут делать? Заберу с собой, в город. Я квартиру снимаю на первом этаже. - Заберешь? Не бросишь? - Нет, теперь не брошу. Не смогу, - ответил я, и бабай похлопал меня по плечу: - Права была Вера. Ты умница, и еще настоящий мужчина, Саша. Только ты у Василия спроси – захочет ли он с тобой поехать, ладно? Нельзя такого кота просто так в сумку совать, понимаешь? Я кивнул: - Вот придет и спросим.
Но тут что-то мягко коснулось моей ноги, и опустив голову я увидел пушистый рыжий хвост и два наглых рыжих глаза. - Значит ты согласен? – на всякий случай спросил я и услышал в ответ: - Мяу! - Ну вот и ладно, - сказал Фарид – абы вставая. – А теперь пойдем, посидишь с нами.
Я пошел следом и на душе у меня вдруг стало спокойно. Наверное я поступил правильно и бабушка сейчас была бы мной довольна. Двери дома Фарида –абы были открыты – его жена стояла на крыльце и он сказал: - Жаным (дорогая)! Погляди кого я привел!
…Оставалось совсем немного, наискосок через сквер, на 23-ю линию Васильевского. Вдоль вмерзшего в грязно-желтый снег вагона трамвая, мимо часовни и в приоткрытую створку решетки ворот. Чаще всего смерть прилетала по расписанию и до дневного артналета оставалось около часа, но Андрей спешил, нельзя зависеть от случайностей. Вчера он не смог к Ней прийти, страх неизвестности холодной и тошнотворной пустотой цеплялся коготками и не давал покоя. Мальчик тщательно избегал этих мыслей и всё крепче прижимал к груди небольшой газетный сверток. Сегодня у него был особенный подарок… …Лиза пришла к ним в класс в середине учебного года, переехав с родителями из Москвы. Завуч привела девочку во время урока, представила и начала что-то долго и занудно говорить о важности работы её папы на Кировском заводе. Пораженный, он не слышал уже ничего. Васильковые глаза приковали его на месте, заставив забыть шумную возню на «Камчатке»…Ну и конечно же она оказалась отличницей, и была посажена катастрофически далеко, за первой партой…Моной Лизой первым назвал её он, это была та отчаянная мальчишеская попытка привлечь внимание, которая обычно сопровождается дерганьем косичек. Класс подхватил прозвище, но она, как ни удивительно, его благосклонно приняла. Ответом ему был взгляд из-под опущенных ресниц и улыбка, под стать джокондовской. Это было прямое попадание… …Первая блокадная зима была страшной в своей череде обыденных смертей. То, что казалось раньше чудовищным, с тупым ежедневным постоянством напоминало о себе снова и снова. «Смертное время». Сначала бабушка, а потом и мама Лизы умерли. Последние две недели девочка сильно ослабела. Он бы давно потерял её, но спасло чудо. В разбитой попаданием фугасной бомбы школе, после бесплодных поисков, он наткнулся на привалившийся в углу столовой огромный титан для кипятка. Сокровища были в пыльном и заполненном осколками кирпича пространстве, за грязной тумбой металлической бочки. Наверное, не одно поколение школьников скидывало сюда остатки завтраков, пытаясь снайперски попасть хлебным мякишем в узкую щель. Но сегодня день преподнес особенный сюрприз, и сейчас этот сюрприз, тщательно отчищенный и бережно завернутый, лежал у него за пазухой… Вскарабкавшись по загаженной и обмерзшей лестнице на второй этаж, мальчик нерешительно остановился у двери. Отчаяние было где-то рядом, уже наготове, он гнал его со всей детской верой в хороший конец. Тихонько скрипнула открытая дверь, осторожными шагами по коридору к комнате. «Андрюша, это ты?» -её слабый голосок сломал все громоздившиеся черные глыбы сомнений и отчаянный страх потери. Улыбнувшись и подобравшись, он шагнул в комнату. «Да, конечно я. Я же обещал тебе, что приду». Она лежала под огромным ворохом разномастных одеял, всё, что он смог найти в доме. Как же сильно изменилась его Мона Лиза. Бледное лицо с черными провалами глазниц, мраморная кожа рук и обритая наголо голова. Удивительно, но глаза, несмотря на пугающую черноту орбит, умудрялись сохранять изумительный васильковый цвет. «Вот, смотри что я нашел» - мальчик аккуратно разворачивал на столе газетный сверток. На молочно белую, потрескавшуюся тарелку выпали несколько серых, засохших кусочков хлебного мякиша и удивительно желтый, просто неуместный здесь и сейчас кусочек сыра. Заскорузлый и сухой он был чудом. «Как же это, Андрюша?» - за многие последние дни он впервые увидел улыбку на её лице…После долгих споров она настояла на том, чтобы сыр пробовали вместе… Он держал её руки и говорил, беспрерывно и соскакивая с темы на тему, что у Казанского появились газгольдеры, что на восьмое марта готовят общегородской субботник по уборке города…Лиза слушала, склонив голову к нему на плечо. Она была счастлива, это было то зыбкое ощущение мимолетного счастья, которое боишься спугнуть любым движением и звуком…Стекла дрогнули, жалобно задребезжав, начинался артобстрел… До конца блокады оставалось 698 дней. PS: Свой рассказ я частично придумал, частично слышал от кого-то другого. Уверен, что сотни других подобных и ещё более драматичных историй, происходили тогда в Ленинграде. Эта - дань памяти блокадным ленинградцам, их безмерным Мужеству, Стойкости, и конечно Любви. Человек никогда не бывает слишком старым для того, чтобы научиться какой-нибудь новой глупости.
Пост не хвастовства ради, и не поучающий, и не призывающий, да и не разжигающий. Скорее, пост для того, чтобы самому еще все «разобрать по полочкам» в собственной голове. Да просто поделиться, наверное.
Железная королева.
Год назад мы удочерили девчонку. Нет, начнем сначала. Два года назад мы задумались над темой усыновления детей. Год адского ада. ШПР (Школа Приемных Родителей), всевозможные справки, справочки, справулечки, из МВД, из Налоговой, из Тубдиспансера, Психушки и местного алкомаркета. Нет-нет, я считаю что все эти справки нужны, уродов-то полно. Самое жуткое – просмотр базы детей. Может я ссыкливое сыкло, поэтому я старался смотреть эту базу из-за плеча жены. Когда у жены начиналась истерика от бесконечного потока жутких историй детей, я захлопывал ноут и говорил – Ша, давай по коньячку. - Так завтра же кровь (мочу, кал) сдавать. - поинт с ним, с этим анализом – и мы мрачно смотрели на закрытый ноут. Искали мы пацана. Ну, чтоб сказки про Илью Муромца там, «Люк, я твой отец», «пиу-пиу, ты меня как будто убил, а я как будто с последних сил». Рылись в базах, смотрели пацанов, и тут: - ** Приехали, глянули, маленькая ладошка коснулась руки… Читая личное дело этого маленького человека рука постоянно тянулась к сигаретам, а в голове только и мелькало – да не, не, так не может быть, не, мама такое не способна делать. Хотелось бы многое написать про дочку, но мы же тут не в формате «Войны и мира», но если вкратце – было всё. Была еда заныканная по карманам, были истерики с топаньем и битьем ногами по стене, и валялась она в снегу с криком – папа, я упала! О, за последний эпизод я сильно переживал, что вот-вот появится машина ППС и меня препроводят в тюрьму за издевательство над детьми. Она в очередной раз начала пробовать границы дозволенного и разошлась не на шутку прямо посреди улицы. Знаете, тот момент, когда и домой мы не хотим, и доводов разума не слышим, и голоса папы или мамы никак не пробьются сквозь твою детскую ярость на всю «несправедливость» мира, ну вот такой очередной приход и случился. Я стоял в шаге от нее, курил спокойно и слушал её крики, а дочка лежала в снегу и орала благим матом на всю улицу. Когда очередная сердобольная женщина бросалась к ней, чтобы поднять и успокоить бедную девочку и попенять на отца-изверга, я рявкал – «стоять! Вы этого ребенка совсем не знаете, не мешайте воспитательному процессу!» После 2-3 месяцев, когда мы все вчетвером (я, жена, старшая дочь и младшая дочь) обозначили некие границы, за которые нельзя выходить, всё более-менее устаканилось. Почему я в шутку называю её «Железной королевой»? Потому что сила воли у нее из одного куска железа. Она может отказаться от чего-то вкусненького, чтобы угостить этим вкусным близкого ей человека. Очень много раз было такое, что я приходил с работы, а мне в руку давали кусочек печенья, весь замусоленный, завернутый в салфетку. Жена всегда рассказывала, она откусывала печенье, остаток складывала в салфетку и говорила – «не кокать (трогать)! Это папе!» И весь вечер бдила внимательно, чтобы никто «не кокал». Или вот взять её спорт. Тренер говорит, что не получается у нее на скакалке прыгать. Что делает обычный ребенок? Слегка подзабивает на это, и учится прыгать только на самой тренировке. А как поступает Железная королева? Тащит домой эту скакалку, пытается дома на ней прыгать, тащит скакалку в садик, пытается там учиться. Кладет скакалку в пакет и идет на тренировку, там перед тренировкой еще пытается научиться прыгать на скакалке. **, привет. Тут девчушка такая есть, хорошенькая, может приедете, глянете? Красота и самолетики. Я же понимаю, что тут все сплошняком брутальные альфы с сорокапятисантиметровым и им еще швеллеры гнут, нисколько не сентиментальные, а чтобы заплакать таким брутальным мужикам, это нужно чтобы температура поднялась до целых 36 и 9. У меня чуть поменьше, даже не 40 см, но зато я самый красивый мужчина на земле. Не, так-то, когда утречком выходишь в трениках за сигаретами, местная алкота за своего принимает и предлагает похмелиться. А в метро у полицейских я часто вижу сомнение в глаза – одет вроде ниче так, а все равно как злостный рецидивист выглядит. Поэтому довольно часто они давят сомнение в зародыше и проверяют у меня документы. Зато, когда я пришел из парикмахерской, где мне в очередной раз уменьшили шевелюру до 3 миллиметров, и снял шапку, младшая дочь с придыханием в голосе и закатив глаза сказала – краси-ивы-ый! Поэтому я самый красивый мужчина. Бывало так, что были накрашены губы у меня, здесь самое палево – это не забыть потом смыть всё. Или когда в раздевалке ты эдак носочек лихо снимаешь, а у тебя на ногтях симпатичный лак и закрашено добротно так, с захватом на пальцы. И ты видишь этот немой вопрос в глазах знакомых - ??? А то рассказываешь кому-то историю за кружечкой пива, рукой так – р-раз! – а на руке у тебя милый браслетик из резиночек мятного цвета и с сердечками. И ты смотришь на человека и говоришь ему – иди в опу, у меня две дочки! Я хорошо разбираюсь в феях Винкс, смотрю мультики про пони. Вообще, живя с тремя «женщинами», я тихо капитулировал перед Винкс-Поннивиль-Дженифер-Энистон. И только уже когда все улягутся, я включал Джеки Чана и открывал бутылочку «Крушовице». Мы ходим в «Леонардо», где есть всевозможные резиночки, краски, нитки, вышивки с ангелочками и ромашками. И только проходя мимо стендов с самолетиками и кораблями я вспоминал, как мне не хватает иногда посидеть вечерком за расшивкой Ил-2 или «угадингом» Юнкерса, или каково это, снимать со стапеля готовую «Нинью». А уж про музыку и говорить нечего. Не, никто мне ничего не запрещает, но ты же не будешь врубать Сепультуру или Удо, когда большинство хочет послушать Нюшу. Парень. - Здравствуй, ****. Есть один мальчишка, хороший такой. Первая лично МОЯ реакция – нет! И жены, кстати, тоже. Вторая реакция тоже мало чем отличается от первой – да не, не, больше не хочу. Много мы думали. Я даже чертил на бумажке разные графики, смотрел математические справочники и безумно вскрикивал. Я прикидывал разные варианты, тут еще как назло, то статья о приемных детях на глаза попадется, то дочь старшая кино включит о мальчишке-сироте, а то на ЯПе мелькнет что-то про детдом. Мы каждую ночь перед сном с женой обсуждали нависший вопрос. Мы выстраивали вполне аргументированную версию нашего отказа, а потом это все рушили тем, что мальчишку надо все же брать. А потом чёт так всё быстро – хоп! - Здравствуйте, меня зовут ****. - А меня зовут ****, а это ****, а это ****. Не стоит думать, что люди, решившие взять ребенка, потом не терзаются сомненьями. Еще какими, скажу я вам. На первый же день жена разрыдалась и сказала – прости меня, я не могу, наверное мы ошиблись, взяв мальчика. Хорошо, говорю, он побудет с нами 3 дня (по обстоятельствам не могли раньше вернуть), а потом мы отвезем его обратно. Я сам эти ночи не спал, я прокручивал разные варианты, опять думал, выкурил, наверное, стопицот пачек сигарет. Когда пришел день Ч, сказал жене – давай, собирай его вещи, отвезу его обратно. Она ушла в комнату и очень долго не выходила оттуда. Когда я пошел следом за ней, в комнате на кровати лежали аккуратной стопочкой приютские вещи, новые вещи, которые мы купили ему, и плачущая (опять?) жена. - А что мы скажем ему?.. - В том-то и дело, ему до наших «извини, ****, чёт как-то не задалось» дела нет. - Мы же будем самыми последними предателями? - Да, мы ими станем. - Но ведь где есть две тарелки супа, там же и третья найдется? - Конечно найдется. ****, сынок, ты уже оделся? Пойдем, погуляем, в магазин сходим. Ну, вот сейчас поехали они к бабушке с дедом маленьким табором на все новогодние каникулы. Дальше будет еще много проблем и трудностей. Старшая дочь стала как-то враз взрослой, младшая испытывает ревность, и еще у нее страх, что будто мы ее решили заменить парнем. Ну а пацан, что пацан, он еще мал совсем. Сейчас я с полным правом рассматриваю настольный хоккей и футбол, прицениваюсь к металлическому конструктору. И да, перед их отъездом мы с парнишкой остались вдвоем дома и я включил музыку (Rebellion "Asgard"). Он долго слушал, а потом сказал – хорохая (хорошая) музыка! Заранее хочется сказать, есть такая категория граждан, которые всё критикуют. На вот эти вот «о чем вы раньше думали?», «Это же не магазин», «так не делают, сначала взяли, потом передумали», хочу заметить – возьмите парочку детей сами. P.S. Аэропорт «Пулково», огромное, на всю стену, изображение Стрелки Васильевского острова. Он застыл перед ним и не хотел никуда идти. - Нравится? - Да, красиво. - Я покажу тебе потом это место. - А оно есть?
Собственно, пока все.
Это сообщение отредактировал ReiseVogel - 22.12.2017 - 01:26 Человек никогда не бывает слишком старым для того, чтобы научиться какой-нибудь новой глупости.
Я люблю кладбища. Кажется, я даже уже об этом писала. Там есть о чем подумать. Идешь тихо, смотришь на могилы и понимаешь, что за этими одинаковыми камнями и крестами – судьбы. Разные, неповторимые… Радости, беды, надежды, разочарования, любовь, ненависть… Кем были эти люди? Как жили? Как умирали? Хорошо, плохо? О чем мечтали?.. Бог весть… Больше всего люблю сельские кладбища. И особенно весной. Рядом со смертью – рождение новой жизни. Пробуждается и поёт природа, греет солнце, щебечут птицы. И именно в этот миг чувствуешь, что смерти-то этой и нет. Просто открылась дверь, и ушёл туда человек. Куда? И что будет теперь с ним? Знает только Господь… *** В этом году в нашей деревне меня опять туда потянуло. У одной могилки сидела старушка. Кто у неё там – муж, сын? Посидела, перекрестилась и пошла куда-то. Рядом с другой очень деятельно копошились молодые мужчина с женщиной. Она рвала траву, он красил оградку. И о чем-то оживлённо и совсем не по-кладбищенски болтали. Когда я шла обратно, они тоже уже собирались. Женщина напоследок протирала фотографию на памятнике. А ее спутник зачем-то, тоже заботливо, пристраивал рядом на земле рюмку водки. В тот день я случайно обратила внимание на одну могилу. Не потому что она была заброшенной и неухоженной – таких там много. А потому что покосившийся ржавый крест, воткнутый в землю, был явно самодельным, из каких-то двух труб. И всё – ни ограды, ни цветов. Только заросший, давно забытый холм. И даже на фоне других неприкаянных могил он выглядел особенно сиротливо. Как будто никогда и не был никому нужен… Весь вечер этот грустный холм так и стоял у меня перед глазами. И увидев соседку, старенькую уже тётю Машу, я спросила про него. – Тот, на отшибе, с трубами? Так это Серёжка-урод, – ответила она. – Бедолага… Она вздохнула и задумалась, что-то вспоминая… *** Серёжка, правда, был бедолагой. С рождения. Бабка его, которую все в деревне звали просто Петровна, и которая единственная из всех человеческих существ на земле хоть как-то тепло к нему относилась, вздыхала, глядя на внука, и шамкала беззубым ртом: «Эх, горемычный, лучше бы ты помер». Может и лучше. Но Серёжка жил. Выжил он, когда мать его, Маринка, местная алкоголичка, сквозь пьяный угар осознав, что беременна, выпила какой-то абортивный отвар, который дала ей местная знахарка, и сама чуть не померла… Выжил он, когда полусумасшедший от беспробудного пьянства отец его Степан зашвырнул в скулящего уже от голода сына топором и снес ему половину лица. Так Серёжка в четыре года стал уродом. Маринка заголосила, хотя к сыну особых чувств не испытывала. Степан протрезвел, сам пошёл в местную милицию, его посадили, в тюрьме он помер. Маринка по мужу убивалась недолго, пока другой алкаш, Генка, не пришёл к ней с бутылкой и со словами: «Щенок, пойди погуляй», – отвесил на ходу забинтованному Сережке пендаля. Маринка на это тупо заржала и плотоядно вытаращилась на водку… Выжил Сережка, когда неделями дома было нечего жрать, и он таскал еду с соседних огородов. Иногда, правда, бабка Петровна, тоже пьющая, но с перерывами, подкармливала его. Но это было нечасто и до очередного ее запоя. А потом она померла, и кормить пацана вообще стало некому. Выжил, когда с ним, уродом, грязным и оборванным, брезговали общаться даже подобные ему оборванцы – тоже дети пьющих родителей, которых тогда в деревне было больше половины. Только стал диким и злым. Выжил, когда допивал за спящими прямо на грязном полу мамкой и Генкой «паленку», а потом блевал сутками и обещал себе, что у него всё будет по-другому. Выжил в двенадцать лет, когда «обдолбанные» парни из какой-то залетной компании полночи насиловали его в лесу, а потом, еле дышащего, оставили умирать. Но утром на него наткнулись грибники. Завели дело, извращенцев поймали, а Сережку ещё больше стали сторониться, как прокаженного, а он сам стал ещё нелюдимее. И даже тогда выжил, когда вешался из-за рыжей Ольки. Любил он ее, все знали. Но ни подойти, ни заговорить не решался. Потому что урод. Лишь злобно зыркал на неё глазами, как будто и любя и ненавидя одновременно за свои муки, и ускорял шаг, чтобы пройти быстрее мимо. А потом Олька вышла замуж за местного красавца Ивана. Несколько дней деревня пила, пела и гуляла. А Сережка сидел у своего дома на лавочке и прислушивался. А потом пошёл в сарай и повесился. Только оборвалась верёвка, и его лишь чуть придушило. Как будто даже смерть брезговала им. *** Пацаном в местной школе Сережка появлялся нечасто. И то, потому что пригрозили: «Не будешь учиться – помрешь в тюрьме, как папаша твой». Быть как отец он хотел меньше всего. А потом настали девяностые, люди поехали в города, а кто остался – либо спился, либо сторчался, либо помер. За редким исключением, и то – стариков. Учиться в школе стало некому, и до сих пор стоит она, заброшенная и никому не нужная. Сережка к тому моменту со скрипом окончил восемь классов, просидев в некоторых по два года. Что он теперь делал? Пил, как и все. Только в одиночку. Хотя когда-то обещал себе, что не будет. Ну и устроился на работу сторожем на еле ещё дышащий районный завод. Его взяли с какой-то злорадной готовностью и шёпотом за спиной: «Вот урод. Такой рожи любой вор испугается…» «Он всегда был один» Так прошло несколько лет… Померла мамка Маринка, замёрзла спьяну зимой в сугробе. Исчез Генка. Сережка не чувствовал, что он остался один. Он всегда один и был. Так уныло и «дошкандыбал» бы он, наверное, по жизни до того своего могильного холмика. Но однажды поздней осенью напился он, как всегда, один, упал где-то по дороге домой и заснул, как когда-то мать, в снегу. И так же замёрз бы там. Но проснулся оттого, что кто-то лизал его уродливое лицо. Открыл он мутные глаза и увидел такую же страшную, как он сам, одноглазую и одноухую собачью морду. Пёс схватил его за ворот тулупа и потянул, мол: «Вставай, дурак, помрешь же». И Сережка встал. Шатаясь, дошёл он до своего дома, открыл дверь и впустил увязавшегося за ним пса. *** Что это был за покалеченный пёс и откуда он взялся, Серега не знал. – Тебе пожрать, наверное, – пробормотал он. – А нет ничего. Ладно, полежи. Парень кинул на холодный пол старое одеяло, оделся и вышел. – Тебе как всегда? – спросила его Нюрка-самогонщица, у которой он брал выпивку. И не дожидаясь ответа, протянула мутную бутылку. – Нет, мне это… Костей каких-то. Ну или просто… – Чего-чего? – Я заплачу. – И этот допился, – со знанием дела прошептала Нюрка вслед Сереге, когда он уходил с остатками супа, который она ему продала. Уродливый пес поел, а потом благодарно лизнул парню руку. Тот от неожиданности даже задохнулся и ошарашенно вытаращился на место, которого коснулся шершавый язык. До этого самое доброе, что он видел и слышал в жизни, были слова бабки Петровны: «Эх, горемычный, лучше бы ты помер». А потом медленно, робко и неумело положил эту руку на обезображенную кем-то песью голову. Так «притулились» друг к другу два одиноких уродливых и никому не нужных существа. И стало им теплее. Впервые в жизни Серегу кто-то ждал дома. И впервые он спешил туда, в этот дом, покупая так же у Нюрки какие-то объедки. И как же был он счастлив, когда открывал дверь, а навстречу с радостным лаем бросался его единственный в этом мире друг. Нет, он и выпивку тоже брал, но уже не так часто. А потом стал чего-то готовить. Ел сам и угощал Одноухого – так он назвал пса. И было им хорошо. Над ними посмеивались: «Надо же, два урода, нашли друг друга». Но и замечать стали, что глаза у Сереги могут быть не только дикими и злыми, но и ласковыми и добрыми. Наверное, в эти минуты он думал о том, что и его теперь ждут и что он кому-то нужен. Со временем он сделал Одноухому во дворе будку, посадил на длинную цепь, и тот старательно охранял дом, облаивая всех, кто проходил мимо. Хотя охранять-то было незачем. Брать у Сереги было нечего, и все это знали. *** А потом Одноухий пропал. Сорвался, наверное, с цепи и убежал. Многие тогда видели, как Серега подолгу стоял у забора и всматривался вдаль. Через несколько дней деревенские мужики принесли пса на одеяле с перебитыми ногами. Тот еле дышал, но был жив. – Это Петька с компанией… Мы видели, – сказали они и положили Одноухого на землю. Петька был местный наркоман и просто дебил. Серега опустился на колени рядом с псом и обнял его. А тот слабо лизнул его в нос. – Пойдём выпьем, что ли, – пробормотали мужики, как-то растерянно всхлипнув. И тихонько побрели. Сережка с трудом поднял Одноухого и понёс в дом. Вечером к ним постучалась Нюрка. – Я это… Вот, сварила вам… Поешьте, что ли… Да убери ты свои деньги! Пёс выжил, но ходить уже больше не мог, только ползал. И однажды Серега, взяв тяжёлую палку, пошёл туда, где чаще всего гулеванил Петька с компанией, покалечивший его единственного друга. Разное потом говорили. Кто-то – что Серега хотел просто попугать, кто-то – что так же перебить ноги, как это сделали с Одноухим. Но через два дня нашли его с ножом в спине. Хватились бы, наверное, и позже, а может, и вообще не хватились бы, но выл пес на всю деревню, и заподозрили люди неладное. А Петьки после этого и след простыл. Собрались мужики, сколотили гроб, похоронили Серегу. Да что там похоронили. Закопали на местном кладбище за деревней – и все. Дом заколотили. А Одноухий? Одноухий опять пропал… *** – Мы долго удивлялись тогда, куда этот пёс мог деться, он же не ходячий, – вспоминала старенькая соседка тетя Маша, которая мне все это рассказывала. – А потом Нюрка-самогонщица вся в слезах прибежала с кладбища. Ходила Нюрка на могилу к своей покойной матери. Проходя мимо места, где недавно похоронили Серегу-урода, замерла, как громом поражённая. На могильном холмике, обняв покалеченными лапами землю, лежал Одноухий. Он был мертв… … Тетя Маша украдкой вытерла слезы. – Сколько лет прошло, а не могу спокойно вспоминать. Ты там была, видела, что это далеко. Как он дополз-то, бедный, как нашёл?… «Что мы, хуже собаки?» … В тот день у Серегиной могилы собрался народ. Нюрка, мужики, женщины, нестарая ещё тетя Маша… Они стояли, смотрели на Одноухого и думали о чем-то своём. – Сделайте Сереге крест какой, что-ли, мужики, – сказала вдруг Нюрка. – Что мы, хуже собаки? С меня бутылка. – Что мы, не люди, – ответил кто-то. – А ведь мужик он был неплохой, зла никому не делал, – раздался другой голос. – Отмучился, бедолага… – Эх… Так появился на том холмике наскоро сваренный крест из двух труб. А потом прошло время, ещё много народу разъехалось, Серегин дом совсем развалился, могила заросла и все всё забыли… … На следующий день я нарвала маленький букет – одуванчики, какие-то синие цветочки – и пошла на кладбище. Так же звенела природа, пели птицы, порхали бабочки, и казалось, что смерти нет. – Почему Господь дал тебе всё это? – думала я. – Где ты сейчас? Как тебе там? И мне почему-то казалось, что всё у Сереги сейчас хорошо. Вот чувствовала я это, и всё. А ещё я думала о том, что будь в жизни у него чуть больше любви, всё было бы по-другому. Как же важна Любовь! Если даже любовь собаки сумела осветить и согреть жизнь несчастного одинокого парня, что смогла бы сделать любовь человеческая. Да, любовь творит чудеса! А отсутствие ее убивает всё живое. И почему умел любить тот же уродливый пёс Одноухий, а мы, люди, часто не умеем? Мы же не хуже собак…
Автор: Елена Кучеренко Основано на реальных событиях, имена изменены. Человек никогда не бывает слишком старым для того, чтобы научиться какой-нибудь новой глупости.
